ОБ ИМПРОВИЗАЦИИ НА СЪЕМКАХ «МОДНОГО СИНДИКАТА»

— Вся жизнь импровизация, в кино — тем более. Редко встретишь сценарий, где все детально прописано, поэтому каждый раз приходится наращивать на скелет мышцы и плоть. Но мы как-то сразу договорились с продюсерами сериала, что я буду играть совершенно сумасшедшего человека, фанатика своего дела с маниакальной ему преданностью.

О ЗНАКОМСТВЕ С МИРОМ МОДЫ

— У меня в детстве было два случая с ним познакомиться. Когда мне было девять лет, кто-то научил меня вязать крючком, и я связал трехметровый шарф, но не знал, как его закончить этим самым крючком, поэтому додумался просто завернуть и прострочить на швейной машинке. Шарф мне очень пригодился — если какая-то девочка меня звала на день рождения, я отрезал кусок шарфика (он из голубого мохера был), застрачивал и дарил.

Потом пострадал из-за Гойко Митича. Кумир нашего детства из фильмов про индейцев щеголял в замшевой рубахе с бахромой, и мне захотелось иметь такую же. Родителей дома не было, я лег на пододеяльник, обвел себя, вырезал и понял, что надо было резать левее либо правее, тогда на одном полотне получилось бы два силуэта, а так в центре пододеяльника — дыра. Я думаю: «Да ладно, уже терять нечего». Перевернул, тоже обвел, вырезал, всё это сшил. Замочил в тазике с гуашью, чтобы покрасить, но не хватало бахромы на рукава.

Решил отрезать от ковра: режу и ничего не понимаю, она сыпется и сыпется. В итоге до конца дорезал, но тут пришли родители, и я услышал много нового о себе.

Но если серьезно — когда готовились к проекту, я посмотрел байопики и документальные фильмы про знаменитых модельеров — Лагерфельда, Диора, Ива Сен-Лорана. Неистовые, сумасшедшие все они, фанатики своего дела.

О МАРИИ ГОРБАНЬ

— Маша не может не нравиться. Она прекрасный человек, верный товарищ, великолепная актриса и замечательный партнер. Из тех, что никогда не исчезают, не бросают, она всегда подыграет за кадром, поддержит и поможет.

О ПРИНЦИПЕ ВЫБОРА ПРОЕКТОВ

— Сейчас я могу себе позволить отказаться от роли. Не то чтобы очень часто, но меня никто не заставит сниматься в заказухе или в проекте с плохим сценарием, где нечего играть и нет истории. Хотя в самом начале моей кинематографической карьеры я несколько раз плюнул-таки в вечность. С тех пор я все переосмыслил — если сценарий бесталанный, откажусь.

О СЛАВЕ

— Даже не знаю... Я так устроен: у меня 300 с чем-то фильмов, из них пять-шесть хороших. Все остальные я расцениваю как учебу, я ведь студент до конца жизни — хочу учиться чему-то новому, стараться сыграть то, что еще не играл. А вообще какая-то известность пришла ко мне, когда я служил 14 лет в моем любимом театре — Большом драматическом и когда снимался в передаче «Сказка за сказкой»: девочки писали письма, дарили подарки. После «Бригады» начали узнавать на улицах, брать автографы, фотографироваться. И это приятно. Значит, зацепил мой персонаж, запомнился.

О ЮМОРЕ

— Когда обезьяна расхохоталась, увидев себя в зеркале, родился человек. Мы иногда очень серьезно относимся к себе, к своим работам, а люди ржут, потому что дико смешно наблюдать, когда актер что-то делает на зверином серьезе. Чувство юмора и самоирония спасают актеров от самовлюбленности и фальши. Как только актер начинает кривляться, сразу же пропадает обаяние. Поэтому и в комедии существовать надо только по-настоящему, тогда это трогает зрителя, цепляет. Яркий пример в «Последнем министре» — роль моего прекрасного друга Сережи Епишева, он и комичен, и трагичен, его жаль до слез.

О РАБОТЕ В БОЛЬШОМ ДРАМАТИЧЕСКОМ ТЕАТРЕ

— Театр стал мне домом, а все актеры — родными людьми. БДТ был для меня школой жизни, которую не купить ни за какие деньги. Когда какой-нибудь молодой актер приходит на площадку и ни бум-бум, потому что он не обучен, это не его вина, это его беда. Я помню запах театра, запах кулис.

Я жил в общежитии Большого драматического театра. В нашей комнате когда-то жили Татьяна Доронина с Олегом Басилашвили, пока они еще были вместе, и дядя Паша Луспекаев жил. У меня какие-то подарки от старых артистов остались. Кирилл Юрьевич Лавров подарил мне халат, Валентина Павловна Ковель — рюмочку из глины под коньяк, Ниночка Усатова скатерть подарила, Владислав Игнатьевич Стржельчик — ботинки свои концертные, это было так приятно. Хотя они на размер меньше, это память на всю жизнь. Но самое главное: у нас ни черта не было, мы репетировали, ездили на гастроли за границу, попадали во всякие дурацкие истории, но мы были счастливы.

О ПЕРСПЕКТИВАХ ВОЗВРАЩЕНИЯ В ТЕАТР

— Моего театра уже нет. К сожалению, театра Товстоногова нет очень давно. А если идти в другой театр — надо идти к кому-то. Есть предложения, но после пяти главных ролей с прославленными небожителями, гениальными актерами, которые научили меня профессии, не хочется играть в плохой пьесе. Все мы ремесленники поначалу, но кто-то остается ремесленником на всю жизнь, а кто-то начинает уже по высшему пилотажу летать. Многие театры стали театрами формы — это неправильно. Чем больше форма, тем меньше содержание.

О ТОМ, ЧЕГО НЕ ХВАТАЕТ В СОВРЕМЕННОМ КИНО

— Мне не хватает хороших сценариев, потому что со сценариями беда, настоящая беда. Когда начинаешь читать некоторые такие «творения», думаешь: ну всё, приплыли! Деградация полная. Нужны идеи, самобытные, оригинальные, а не суррогат. Сейчас выросло поколение молодых и уже профессиональных операторов, актеров, режиссеров, но главное в кино не актеры, а сценарий. Это основа основ.

О ПЕРСПЕКТИВАХ ПОПРОБОВАТЬ СЕБЯ В РЕЖИССУРЕ

— Я люблю сидеть в окопе с банкой тушенки, а не на вышке. Я получаю удовольствие от актерства, а быть режиссером, настоящим режиссером — огромная ответственность и тяжелый труд.

(Дарья Ефремова, «Известия», 17.03.22)