ПРО ОБРАЗ ЕГЕРЯ КУЗЬМИЧА ИЗ «ОСОБЕННОСТЕЙ НАЦИОНАЛЬНОЙ ОХОТЫ»

— В Театре имени Ленсовета я работал с Анатолием Равиковичем. Его первые годы после выхода «Покровских ворот» трясло от упоминания Хоботова. Я это видел, ведь когда он выходил на сцену, по зрительному залу проносился шепоток: «Хоботов...» Говорю: «Вас узнали!» А Равикович с раздражением: «У меня столько ролей! Какие же они скоты, что запомнили только Хоботова…» Но с годами он успокоился и даже снялся в рекламе в образе Льва Евгеньевича. И Александру Демьяненко тоже очень не нравилось, когда зрители, завидев его, кричали «Шурик! Шурик!». Его это просто ранило. Я тоже очень переживал до «Кукушки», но после этого признанного киношедевра Александра Рогожкина внутренне успокоился. Всем умным людям я доказал, что имею право на главные роли... Конечно, Кузьмич остался со мной, но этот образ перестал довлеть над моей актерской судьбой. Хотя, когда нужно, помогает. Для меня эта роль является своеобразным золотым ключиком, открывающим почти любые двери, я своего егеря берегу и всегда говорю ему спасибо. В трудные времена, когда не было съемок, он меня кормил и до сих пор иногда кормит. Я веду в образе Кузьмича разные мероприятия, за это очень хорошо платят. Например, бывают охоты и рыбалки в Карелии. Люди рады провести несколько дней в компании любимого киноперсонажа, а я показываю им красивые места, общаюсь. Но не всем нужен Кузьмич. Недавно, например, семейная пара арендовала для встречи со мной, с актером и человеком Виктором Бычковым, шикарную яхту. Мы шли по рекам и каналам прекрасного Петербурга, я, конечно, не Лев Лурье, но тоже много знаю об истории родного города. Еще я рассказывал истории «моего Питера», ведь где я только не работал до того, как стал актером. Как водитель возил слепых на автобусе, доставлял грузы в знаменитую тюрьму «Кресты», чего только не было… Дедом Морозом подработать я тоже никогда не отказывался. Ведь удачные «елки» чуть ли не полгода кормят. И при этом сам веселишься вместе со всеми. Людям приятно — они потом год будут вспоминать, что 31 декабря провели в компании известного актера. А мне хорошая прибавка к пенсии, которая у меня 14 тысяч.

О ДЕНЬГАХ

— Я не раз оказывался в ситуации, когда денег не было совсем. В 1998 году случилась дикая девальвация, и все наши крохи сгорели. Помню, как-то накануне своего дня рождения пожаловался Анатолию Сливникову, актеру, сыгравшему молчаливого Гену «Крокодила» в фильме «Блондинка за углом»: «Толя, я вот вроде работаю, а накрыть для друзей стол в Доме кино не могу — нет денег...» А он отвечает: «Есть способ. У тебя хотя бы одна бутылка спиртного есть?» — «Есть». — «А пять бутербродов сможешь сделать?» — «Смогу — с колбасой и с сыром». — «Так вот, когда будешь приглашать друзей, скажи: «Мне не надо никакого подарка. Лучше захватите с собой бутылку и пять бутербродов». Я так и поступил. Лучший день рождения в темные 90-е… В Доме кино собралось человек сто, столы ломились от спиртного и бутербродов...

ОБ АЛЕКСЕЕ БУЛДАКОВЕ

— Мы не были близкими друзьями, к тому же Алексей Иванович жил в Москве, а я в Петербурге. Но уважение к нему я всегда испытывал. Мы ценили друг друга. У Булдакова была очень непростая жизнь, ему долго пришлось пробиваться. Это я жил в родном городе — Питере, у меня была мама, к которой зайдешь — и она всегда даст поесть, чаю нальет. А ему надо было все самому добывать. Может, от этого у Алексея Ивановича был такой пробивной характер... Когда он неожиданно умер в Монголии и рядом с ним не оказалось никого из близких, я по­думал, что все-таки ему нельзя было гастролировать одному. Актер должен ездить с женой, которая сможет о нем заботиться, следить, чтобы он высыпался, не выпил лишнего. Помню, за год до смерти Алексея Ивановича я вел на Байкале рыболовный фестиваль. Народ там хлебосольный, постоянно приглашает «закусить». Самому не­удобно отказываться, а моей Полине — удобно. И она все время меня спасала: «Нет, Виктор не хочет, Виктор не будет...» А когда я один, без жены, обойти застолья было гораздо трудней... После смерти Булдакова у меня совершенно пропало желание выпивать, уже третий год веду абсолютно здоровый образ жизни: диета, сауна, плаваю в бассейне. Взял под контроль все возрастные болячки. Как говорится, хочется еще у младшего сына на свадьбе погулять, а ему в конце февраля только четырнадцать.

О РАБОТЕ С АЛЕКСЕЕМ БАЛАБАНОВЫМ

— Я лишь озвучил в «Брате» четырех второстепенных персонажей. Полноценную же роль Балабанов мне так и не дал. Однажды мы встретились в самолете, и на высоте десять тысяч метров я спросил: «Леш, ну чего ты меня не берешь в свои картины?» А он: «Вить, отстань, я сумасшедший»... Балабанов никогда не хотел снимать «народное» кино, но снял «Брата», который стал народным. Он же до этого снимал «кино не для всех». И вдруг получилось — для всех. Вот такая случайность... Балабанов мог быть и грубым, и жестким, мог выругаться на площадке — он же служил в десанте, постоянно ходил в тельняшке. В общем, непростой человек. Но все это не значит ничего, потому что я никогда не обижаюсь на умных людей. И как бы я ни относился к Сергею Михайловичу Сельянову, ценю его интеллект, и мне приятно его слушать. А с каким удовольствием слушаю в машине радио, если там беседуют умные люди! В советские времена я читал журналы «Наука и жизнь» и «Иностранная литература». А еще выписывал венгерский журнал о музыке, театре и кино! Смотрел картинки, а тексты переводил со словарем, при том что венгерский язык очень сложный. Получал «Корею» — самое красочное издание из всех, которые знал, этот журнал печатали на лучшей глянцевой бумаге.

ОБ АЛИСЕ ФРЕЙНДЛИХ

- Мы все ею восхищались, она потрясающая! Но именно с Фрейндлих связано и мое первое разочарование в театре. В «Укрощении строптивой» она играла Катарину, а я слугу, который удерживает ее за руку, чтобы она рапирой не заколола Петруччо. Однажды я зажался, замешкался и вовремя не отпустил руку Фрейндлих. Вдруг она оборачивается и тихо так говорит: «Ты чего, дурак, меня держишь?» — и это я еще перевел на приличный язык. Я был потрясен. И когда вечером пришел домой, записал в дневник: «Театра нет, все вранье». Потом понял, что это все, конечно, ерунда.

О СЕМЬЕ

— Моя семья была далека от искусства... Мама Раиса Андреевна со своими четырьмя классами образования работала в совхозе «Выборжец», выращивала огурцы, лук, редиску, помидоры. Урожаи у нее бывали рекордные — с одного квадратного метра 44 килограмма огурцов за год, с ней даже советовались опытные агрономы. Совхоз тогда находился в черте Ленинграда, на Кондратьевском проспекте, а мы жили через дорогу. До этого всю войну маме пришлось ютиться в доме на Богословском кладбище, в блокаду она была учеником водителя. За рекордные урожаи ей потом дали комнату в «китайском» доме недалеко от кинотеатра «Гигант». В 20-е годы его построили для китайских коммунистов, которые работали с Лениным и Троцким. Такой красивый двухэтажный дом с колоннами, с коваными решетками и фонтаном. В 50-е годы, когда Китай с СССР разругались, китайские коммунисты уехали на родину. Вот в этом здании нашей семье и дали комнату в коммунальной квартире с сорока соседями. Только в 1961 году совхоз рядом построил дома для сотрудников и у нас появилась своя однокомнатная квартира... Жили мы очень бедно: отца у меня не было, даже в свидетельстве стоит прочерк. Мама вышла на работу на четвертый день после родов. Денег не хватало, мама постоянно их занимала. Бабушка болела, потом ее парализовало (она умерла, когда мне было девять лет). Лишь через пять лет после бабушкиной смерти мама смогла рассчитаться с долгами. Помню, какая счастливая она была в этот день... Тогда почти все так жили. На ближайшем магазине висела реклама: «На завтраке — дома, на ужине — в пути, лучше закуски, чем сыр, не найти». Но при этом купить сыр было проблематично... Мы радовались, когда к Новому году маме удавалось достать новогодние наборы с майонезом и банкой горошка и, если повезет, копченые свиные ребра. Еще она умудрялась достать мандарины, которые ждали своего часа под кроватью — до 31 декабря их нельзя было трогать. Я все думал, как бы незаметно съесть один: оставить корочку, а внутрь напихать бумажки. Но я не умею обманывать — так мама воспитала. Жили мы скудно, но с надеждой — на лучшую жизнь, на то, что ядерной войны не будет... Я часто слышал: «ядерная война, противогазы, бомбоубежище», вот и боялся ее. Все время работала радиоточка, и еще у нас сушились сухари. Все ленинградцы после блокады так делали... Я маме всегда помогал. В совхозе ремонтировал деревянные ящики, выравнивая старенькие гвоздики (новых-то не выдавали). За каждый ящик платили 10 копеек. Вместе с мамой мыл полы в конторе. Подметал улицы, разносил газеты, письма и телеграммы.

О НАЧАЛЕ АКТЕРСКОЙ КАРЬЕРЫ

— Я всегда очень любил фильмы. В детстве часто прогуливал школу, чтобы сходить в кино, помню, смотрел «Спартака» по десять сеансов подряд! Из-за этого даже начал разговаривать по ночам, и маме пришлось отвезти меня к врачу. Мог уговорить товарищей бесплатно разгрузить грузовик с пивом, только чтобы нас пустили на фильм Куросавы! А на сцену первый раз вышел в пионерском лагере, когда мы поставили спектакль «О попе и его работнике Балде». Играл попа, на живот привязал подушку — для солидности. Но в самый ответственный момент она выпала, и все засмеялись... Мне это понравилось, так как я мечтал стать клоуном. Еще я был очень впечатлительным ребенком. Однажды в лагере простудился и лежал в кровати с температурой. А пионервожатый стал читать нам сказку Гоцци «Любовь к трем апельсинам». Когда дошел до сцены, в которой девушка умирала от жажды, я стал задыхаться и закричал: «Отпустите меня на волю!» Выскочил в коридор, но все не мог продышаться. И до сих пор так и не могу дочитать эту сказку до конца. На «Кинотавре» во время просмотра фильма Балабанова «Про уродов и людей» повторилась та же история, я начал задыхаться, до сих пор не могу эту картину посмотреть целиком...

(Инна Фомина, «7 дней», 30.01.22)