О САМООЩУЩЕНИИ НА СЕГОДНЯШНИЙ ДЕНЬ

— Сложно ответить. Если брать параллели из мира животных, то я ощущаю себя двоякодышащей рыбой. Потому что последние несколько лет у меня часто такая ситуация: днем я на репетиции в Театре Вахтангова в качестве композитора, вечером я сам в нашем иммерсивном театре пою Германна, так что не то чтобы по другую сторону баррикад, но в другом департаменте оказываюсь. Иногда бывает сложно перестроиться, но как-то естественным образом складывается, что я и исполнитель, и сочинитель. Пока мне удается это совмещать так, чтобы был рост и там, и там.

О МЕЙНСТРИМЕ И ТВОРЧЕСТВЕ

— Не в мейнстриме, да. Конечно, я, как и любой музыкант, имею амбиции — хочется, чтобы как можно больше людей меня понимали. Но в какой-то момент после «Евровидения» я просто понял, что, когда количество желающих услышать тебя становится очень большим, уровень давления, «заформачивания» становится очень тяжелым. Ты не можешь уже вырваться из-под этого пресса. Выстраивается система отношений не то чтобы товарно-денежных, но таких товарно-денежно-запросно-контентных.

Так-то для меня это были времена, когда денег было много, а счастья — мало. Очень многие приходили послушать одну-единственную песню, и расти с этим было очень трудно. Я пытался вносить новый материал, но всё равно было ясно, что публика хочет старые песни.

В какой-то момент, примерно когда я закончил Гнесинскую академию по классу оперного вокала, я понял, что нужно двигаться дальше. Мне было интересно поработать как раз с оперой, а в рамках мейнстрима это было не очень возможно. Я понял, что лично для меня вся эта история становится путем в никуда. Каким-то могильным холодом даже повеяло, при всей моей любви к тому материалу, из которого получились два моих первых альбома. Эти песни соответствовали моему настрою в 25–27 лет, но когда тебе уже за 30, а ты всё еще изображаешь из себя веселого студента... Для меня это было уже неестественным. Поэтому я отложил всё это и стал заниматься другой музыкой.

Начал сочинять для мультфильмов, для спектаклей. Вот совсем недавно был очень важный для меня проект в РАМТе, «Северная одиссея» Екатерины Гранитовой по адаптированному для театра сценарию Луцика и Саморядова. Там очень много музыки, и для меня это был большой шаг вперед.

Я собрал новый бэнд, двинулся в какую-то новую сторону и очень этому рад. Я сейчас ощущаю себя счастливым человеком, потому что мне удается совмещать и, так сказать, лабораторные исследования — этносимфонические эксперименты, например, и выносить на концерты новый песенный материал. Старые песни я почти не пою сейчас, хотя многих это и расстраивает. Но, как говорила Валентина Николаевна Левко, мой педагог в Гнесинке, «ко всем лицом не повернешься».

ОБ ОПЕРЕ

— Я пел принца Тамино, Ленского, Рудольфа в постановках студенческого театра. В этом году состоялся мой первый большой нестуденческий опыт, которым я могу похвастаться — опера-променад «Пиковая дама», партия Германна. Большая постановка, которая постоянно звучит (там несколько составов) — то есть это уже серьезная, настоящая театральная работа. Еще была партия Неморино в «Любовном напитке», который недавно ставил молодой режиссер Костя Камынин. Это, конечно, пока не Метрополитен-опера, но как знать, как знать...

Куда меня поставит небо, там и буду работать. Я очень люблю это дело и стараюсь развиваться. И мне кажется, что прогресс есть. Как там дальше сложится, я не знаю. Иногда думаю — а может, я стану оперным певцом всерьез, и заброшу сочинительство? Но как-то это неестественно для меня и грустно.

О КРОССОВЕРАХ

— Могу говорить, только основываясь на собственном — возможно, несовершенном — вкусе, но я не знаю ни одного примера, когда современная ритмическая основа была бы удачно совмещена с бельканто. Это вещи по своей музыкальной природе разные. Я сам пытался заниматься такими опытами, и это мучение — когда пытаешься вводить не оркестровую перкуссию, которая создает такую волну, живопись своего рода, а танцевальный бит. Да, у Паваротти были в конце карьеры какие-то симпатичные эксперименты, но и о них не скажешь, что прямо башню срывает — как это было с его исполнением «нормальной» классики. Пока я не вижу этого стыка. Может быть, я не знаю чего-то; может быть, этого просто еще не случилось.

Конечно, было огромное количество певцов, которые могли петь и оперу, и эстраду: Поль Робсон, Муслим Магомаев. Но это была эстрада очень определенного характера — 1950–1960-е годы были еще близки по звучанию к академическому. А современная, основанная на африканских ритмах сложных... Хотя, не знаю, может быть, у кого-то и получится все это соединить. В наше-то эклектическое время.

О СОВРЕМЕННОЙ МУЗЫКЕ

— Мне кажется, что это и здорово, что музыка сейчас — это множество островков: вот какой-нибудь транс, вот хип-хоп, а вот — музыка XV века; и все они по-своему интересны и находят своего слушателя. Может быть, и не надо ничего ни с чем объединять? Я не культуролог и не могу похвастать, что слежу за всеми новыми направлениями в музыке, но у меня впечатление, что чем больше будет таких островков, тем лучше.

О НОВОМ АЛЬБОМЕ

— Да нет, новый альбом уже почти готов. Пока мы называем его «Отражения в лужах». Там, кстати, будет много такого этнического бита, много песен, которые я на своем непонятном языке пою. Иногда мне кажется, что стоило бы его расшифровать, а иногда думаю, что вот эта словесная взвесь, обладающая самостоятельной эмоционально-ритмической сущностью, но без конкретной семантики, это же клево! И я ее оставляю тогда, как есть. Это, конечно, совсем уж далеко от мейнстрима, но мне это интересно. Так что вот, делаю. Будет меньше оркестра, а больше каких-то странных звучков, экзотических инструментов — калимба, к примеру. Этакая смесь русско-сибирского с африканским.

(Владислав Крылов, «Известия», 28.03.18)