КАК СТАЛ МУЗЫКАНТОМ?

— Музыкантом я себя считаю с пяти лет. Папа однажды принес домой трофейный аккордеон, хотел, чтобы я учился музыке. Сам он и на трубе играл, и на гитаре, и пел прекрасно. Инструмент мне сразу понравился: яркие перламутровые клавиши, бархатный звук с хрипотцой… Пригласили учителя, и тот посоветовал отдать меня в музыкальную школу: «У мальчика хороший слух, надо продолжать учиться». Но аккордеон считался буржуазным инструментом, его не преподавали ни в одной музыкальной школе. Самый близкий к нему — баян. Отец выкроил из скромного бюджета 620 руб­лей и приобрел мне, как сейчас помню, тульский баян, который я возненавидел с первой секунды. Он хранился в тяжелом деревянном ящике, обклеенном коленкором. И мне, мальчишке, приходилось таскать его с Шаболовки, где мы жили, на Якиманку, в музыкальную школу. А это километра два. Посередине пути располагалось французское посольство с будкой милиционера, а за ней закуток. Как только я туда доходил, кидал злополучный ящик на землю и от души колошматил его ногами. Выпустив ярость, тащил дальше. Тем не менее занятия музыкой мне очень нравились. По воскресеньям с удовольствием выступал перед нашим огромным московским двором. Мы с дедушкой усаживались на стульях в палисаднике перед домом, и я играл на своем любимом аккордеоне все что хотел. По соседству, за большим деревянным столом, мужики забивали козла и потягивали пивко, женщины развешивали на веревках белье, и все они с удовольствием меня слушали.

ЗАДУМЫВАЛСЯ ЛИ, КЕМ СТАТЬ?

— Нет, судьба будто сама меня вела. Школьным оркестром, где я играл и на аккордеоне, и на баяне, и немного на пианино, руководил тромбонист из Большого театра, имени его уже не помню. Параллельно он вел эстрадный оркестр при фабрике «Гознак». Туда он меня привел, когда я учился в шестом классе. Вот где была настоящая музыка — там играли джаз. Их пианист был одновременно саксофонистом, и случалось, что ему требовалась замена. Когда он играл на саксофоне, мне доставалось фортепиано. Оканчивая школу, я особо не размышлял, кем быть. Уже подрабатывал в ресторанах и на танцплощадках. Всем вроде был доволен, а дальше, думал, как карта ляжет. Однажды случайно увидел плакат, призывающий поступать в музыкальное училище имени Ипполитова-Иванова. Мудрить не стал, отнес документы туда.

О РАБОТЕ РЕСТОРАННЫМ МУЗЫКАНТОМ

— Ресторан ресторану рознь. В «Метрополе» я играл в большом оркестре, человек шестнадцать. В основном нас задействовали на банкетах для ­американцев или китайцев. На пюпитры ставили ноты какой-то легкой джазовой музыки и русских песен, их мы и играли. Никто ничего сверх программы не заказывал. В конце вечера приносили чаевые — поднос с валютой, но к нам это отношения не имело, их забирал специальный человек. А вот в таком злачном месте, как ресторан «Варшава», с потайным бильярдным залом, картежниками, приезжающими со всего Союза, действовали другие правила. Музыканты там зарабатывали очень прилично. Я даже мог себе позволить покупать блоками американские Marlboro Lights, которыми подторговывали буфетчицы «Метрополя». Бабушка ругалась, что внук тратит деньги на такую дрянь. Зато я считался самым козырным в училище, угощая дефицитными сигаретами однокурсниц и приезжая на занятия на такси. (Смеется.)

О СЛАВЕ АНСАМБЛЯ «ЛЕЙСЯ. ПЕСНЯ»

— Мы стали петь песни, которые мгновенно становились хитами. «Песенка про сапожника», «Где же ты была?», «Прощай» и так далее — одна лучше другой. Тираж пластинок — 3 млн экземпляров — о многом говорит. Мы исполняли песни Добрынина, Тухманова, Мартынова, Шаинского — все композиторы с удовольствием их нам ­отдавали. Ведь за это они получали очень приличные авторские.

Хотя наши песни звучали во многих телепрограммах вроде «Здоровья» и «Служу Советскому Союзу», нас самих ни разу по телевизору не показали. Потому что выглядели мы совсем не по-советски. Кто с усами, кто с бородой, да еще в замысловатых костюмах, будто космические скафандры, с переливами, странного кроя.

О ПОКЛОННИЦАХ АНСАМБЛЯ

— Однажды «Комсомольская правда» вышла с разгромной передовицей под названием «Хочу ребенка от «Лейся, песня». Возмущенный журналист писал о том, что мы ведем себя как варвары, что на гастролях, напившись, выбрасываем телевизоры и мебель из окон гостиниц, что провоцируем девушек, которые, потеряв всякий стыд, выламывают двери гостиничных номеров с криками «Хочу от тебя ребенка!» Девчонки нас любили, это правда. От песен «Прощай», «Кто тебе сказал» они просто угорали. В нас влюблялись, мы это позволяли. Ну такая жизнь была, свободная, вольная. А вот описанного в «Комсомолке» беспредела не было. Даже если выпивали, срывов не случалось.

ПОЧЕМУ УЕХАЛ ИЗ СССР?

— Мне было 32 года, когда я решил использовать шанс и через Израиль добраться до Америки. В 1981 году другого пути уехать из СССР не было. Мне очень хотелось в Нью-Йорк! Своими глазами увидеть мюзиклы, услышать настоящий джаз… С работой там сложилось практически сразу. Певица Нина Бродская, с которой мы были знакомы еще по Москонцерту, предложила поехать с ней и ее мужем в тур по иммигрантским центрам Америки. $100-150 за концерт! Конечно, я тут же согласился. Потому что понимал: это куда лучше, чем работать таксистом.

ПОЧЕМУ ВЕРНУЛСЯ В РОССИЮ?

— А тут снова как-то само сложилось. После пожара я работал клавишником в оркестре ресторана «Националь», лучшем на Брайтоне. Хозяином был Саня Мейсман, уважаемый среди цеховиков человек. В «Национале» часто гуляли его друзья, им нравилось, как я пою. И вот однажды Саня предлагает: «Записал бы ты нам кассету…» Я удивился: «Откуда у меня столько денег?» — «Я тебе дам», — говорит. «Ну, хорошо, — отвечаю, — отдам при первой возможности». В итоге $3,5 тыс., потраченные на выпуск десять тысяч кассет, вернул уже через три месяца, когда разлетелся тираж. Мой первый альбом — «Побег» — магазины, торговавшие для эмигрантов, брали оптом. После такого бешеного успеха знакомые стали говорить, чтобы я записал второй альбом. Но где взять материал? И тут мне попадается подпольная кассета с песнями Розенбаума. «Гоп-стоп», «Зойка» («Написала Зойка мне письмо»), «Заходите к нам на огонек»… Мне понравилось его честное и немного дерзкое, не советское творчество. Я выпустил второй альбом, и он тоже стал очень популярным среди эмигрантов.

В наш ресторан столики занимали с утра. Вроде бы все прекрасно. Но тут в Нью-Йорк с гастролями стали приезжать артисты из России. Тот же Лева Лещенко, Володя Винокур, и все они спрашивали: «Миша, а чего ты к нам не едешь? Твои песни звучат из каждого окна». Но как я поеду? Кто меня позовет? И тут известный в иммиграции человек, Леонард Лев, договорился с Госконцертом о моей первой поездке.

Я приехал в Москву 25 июня 1990 года и дал 75 концертов на стадионах и во дворцах спорта Сибири, Урала, Украины. Когда вышел первый раз к публике и оркестр заиграл ­вступление, ­стадион взорвался овациями. Я был поражен: не подозревал, что, оказывается, зрители знают все песни, которые я пою! Как выяснилось, настоящие деньги здесь, а не там. Я заработал столько, что отдал $37 тыс., которые задолжал в Америке.

О НЕУДАЧЕ РЕСТОРАННОГО БИЗНЕСА

— Я открыл в Голливуде свой ресторан, «Атаман». И под него набрал кучу кредитов. А там конкуренция немыслимая, вот, видимо, кому-то помешал… Однажды зашла девушка, села за столик, заказала выпивку. Ей принесли, и тут же в зал зашли 12 полицейских. Оказалось, барышне не исполнилось 21 года, мои официанты не проверили документы. Ресторан моментально опечатали, вынесли все ценное.

О РОССИИ 90-Х

— Когда я вернулся в Лос-Анджелес, мне там показалось тесновато. После стадионов петь в ресторане? И когда через короткое время предложили второй тур по России, я сразу поехал. И вскоре понял, что хочу жить там, где родился.

В России, конечно, тогда творился беспредел, но ко мне лично относились с уважением, никогда не орали из-за стола: «Эй, давай, там, «Цыганочку» с выходом!» Я ни перед кем не прогнулся, никого не предал. Зарабатывал лишь тем, что умею, — музыкой.

И живу себе спокойно, много лет ни от кого не завишу — ни от телевидения, ни от радио.

(Алла Занимонец, Tele.ru, 12.04.16)