(КАК СТАЛ РОК-МУЗЫКАНТОМ)

«Мы собрали первую группу еще в школе, повинуясь банальному половому инстинк­ту. Тебе исполнилось 14 лет, тебе хочется внимания со стороны девочек – значит, ты должен быть парнем с гитарой. Наши первые электрогитары, «Орфей» и «Урал», стояли у меня дома. И девушки велись на предложение: «Хочешь посмотреть электрогитару?»

(О СВОЕМ ГИТАРНОМ МАСТЕРСТВЕ)

«Виртуозить – это абсолютно не мое дело. Но те аккорды, которые я знаю, извлекаются очень хорошо. Мой ми мажор «как кувалда летит», по выражению звукорежиссера. Это я умею».

(О ПОКОЛЕНИИ КЛАССИКОВ РУССКОГО РОКА)

«Для молодежи и «ЧайФ», и «Алиса», и «Цветы» – одно поколение, время стирает эти границы. Если двадцать лет назад я говорил со Стасом Наминым как с неким мэтром, то сейчас мы с ним почти на равных – при всем моем уважении. А вот Борис Гребенщиков – один из немногих, кто остался для меня кумиром. И сейчас, когда он пишет мне, присылает СМС, он все равно чуть выше моего понимания. Но я ощущаю себя, так или иначе, частью этого клана».

(О ШЕВЧУКЕ)

«Сегодня мы с ним общаемся, хотя друзьями нас не назовешь. В нашем открытом письме к нему мы сказали что-то вроде: «Прекращай, ну мы же не ракету строим, это всего лишь рок-н-ролл». Сейчас я понимаю, что отчасти был неправ. Просто я ко всему отношусь очень иронично, а Юра – как к некоему миссионерству. Но это хорошо, что мы все разные».

(О КОНФЛИКТЕ С ЕДИНОРОССОМ)

«Если б он был депутатом от ЛДПР, все равно получил бы стулом по башке. Шел 2000 год, последний год гостиницы «Россия». Однажды днем я пришел в буфет пообедать, а там сидел здоровенный бухой мужик. Официантка ему что-то приносит, он ее за руку хватает, за попу. А у него на столе лежит папка и значок депутатский. Я к нему совершенно спокойно подхожу и говорю: «Мужчина, вы выпили. Не позорьтесь, у вас значок депутатский, пиджак на вас, галстук». Он повернулся, встал в стойку и говорит: «Ты хочешь неприятностей?» – и замахивается на меня. А что мне ждать-то? Я ему даю прямой удар в челюсть, так как он абсолютно открыт. Я понимаю, что я его ударом этим не свалю, и, пока он в себя не пришел, беру стул и бью его по башке. Он падает. А было Седьмое ноября – День примирения и согласия. Иностранцы, которые находились в буфете, начали: «Аааааа!» А я: «Да не, не! Все нормально. Русские люди так празднуют. Вот примирились, согласились».

(ГДЕ НАУЧИЛСЯ ДРАТЬСЯ)

«Я рос в небольшом, но независимом дворе на границе двух бандитских микрорайонов. И наш двор был княжеством Монако, где, если что, вставали все. Я помню эти уличные стычки: когда боец больше тебя, надо сразу бить, чтобы упал, а дальше... В общем, тут абсолютно дворовый, собачий инстинкт сработал».

(О ВЫСТУПЛЕНИИ В ЧЕЧНЕ)

«Это были самые сложные гастроли в моей жизни – первая чеченская кампания. Ты едешь, представляешь, что выйдут в беретах такие десантники, а выходят мальчишки-срочники: телогрейки не по размеру, шапки не по размеру, взгляды потерянные – возраста наших детей практически. Их от титьки мамкиной, от пирожков оторвали, они попали в реальное пекло! Нам сказали: «Пожалуйста, там вышла бригада, у них потери большие. Выведите их как-то из абсолютно депрессивного состояния». Мы перед ними играли, и я столько не ревел в жизни, навзрыд плакал, так колотило. Я сейчас понимаю: нужно было Дудаева отметить и дать ему одну звезду на погоны, тем более что он готов был к этому, сшил себе генеральскую форму. А его в Кремле просто не приняли. Думаю, кто-то шепнул Ельцину на ухо: «Что ты перед ними унижаешься? Мы введем сейчас три бригады и просто растопчем их, этих чабанов из аула!» Так что самая большая претензия к Борису Николаевичу Ельцину – то, что он не смог это предотвратить».

(ОБ ОТНОШЕНИИ К ЦЕРКВИ)

«Я встречал несколько очень интересных служителей церкви, которым можно доверить многие вещи. Но, в принципе, как посредникам между человеком и Богом – не верю. Я их воспринимаю как шоу-бизнес, один из самых древнейших. Я не говорю, что их не должно быть. Как и не осуждаю женщин, которые приходят на концерт Стаса Михайлова. Я специально посмотрел по телевизору концерт: ведь это же религиозное действо! Эти разведенки приходят и понимают: «Правильно! Да, это про меня!» Как в церковь приходят исповедаться».

(О ВОЦЕРКОВЛЕНИИ КОНСТАНТИНА КИНЧЕВА)

«Да, и мне таким он нравится, как ни странно, больше. Косте это помогло найти себя и собрать воедино свою очень мощную, яркую личность. Иногда в религиозные праздники я отправляю ему единственному поздравление, так как понимаю, что он искренне верит. Это вызывает дикое уважение».

(О КИНЧЕВСКОМ ШОВИНИЗМЕ)

«Ну, эта русофильская штука у него всегда присутствовала, и тут дело не в вере, это его взгляд на жизнь. Я знаю многих людей, которые вообще неверующие, но при этом являются антисемитами или убежденными, что «во всем виноваты чурки».

(ОБ ОТНОШЕНИЯХ С АЛКОГОЛЕМ)

«Гармоничные. Мы не бухаем перед концертом уже с 1994 или 1995 года. А вообще редко бывает день, когда в моем организме нет алкоголя. Но это может 150–200 грамм вина, или сто грамм крепкого напитка. Ну иногда бывает и бутылочку вина засандалишь. Вот у нашего гитариста Володьки Бегунова отношения с алкоголем не сложились, и он уже лет пятнадцать не употребляет».

(О РУССКОМ РЭПЕ)

«Действительно, сейчас то, что было социальным в рок-музыке, перешло в рэп-музыку. Я делал несколько попыток въехать в нашу рэп-музыку. Я ходил на Ноггано – так он же нереально крутой чувак, у него слова, тексты интересные! И у «Касты», его земляков. Но в рэпе меня смущают две вещи: первое – отсутствие самоиронии, второе – там для меня слишком много слов. Там одна мысль развита складыванием слов до бесконечности. Я понимаю, что в этом вся суть, но для меня это диковато. Зачем так много слов? Даже Лев Толстой был для меня очень многословен, я всегда больше любил рассказики».

(Maxim, май 2012)