Концертом 'Оркестра Мира' п/у Валерия Гергиева 30 августа в Большом зале консерватории Московская филармония открыла новый сезон. В начале вечера собравшихся поприветствовали мэр Москвы Юрий Лужков, назвавший себя 'друг маэстро', и руководитель Федерального агентства по культуре и кинематографии Михаил Швыдкой, рассказав залу о собравшемся на сцене уникальном коллективе, его миротворческой функции и о тех памятных датах, в дни которых проходит его первый мировой тур - окончание Второй мировой войны и трагические события в Беслане.
Выступление коллектива, который отрепетировал гастрольную программу за четыре дня (см. МУЗЫКА от 30.08.05), проходило на высоком уровне - ни одной лишней ноты, ни одного лишнего эмоционального движения. Исполнители 'Оркестра Мира' оказались на редкость устойчивы к восприятию харизмы российского дирижера. Местами оркестр звучал очень статично. Это проявилось уже в медленных разделах увертюры к опере 'Вильгельм Телль' Джоаккино Россини, которые волшебным образом сменялись настоящим буйным плясом. Такое резкое чередование контрастных эмоций воспринималось не очень гармонично, словно куски с разнохарактерных дисков под рукой неумелого ди-джея. А уж знаменитое Allegro 'для мобильных телефонов' необоснованно превратилось в половецкие пляски с неоправданными динамическими акцентами. Такое звучание, наряду со статикой медленных эпизодов, придало музыке Россини несвойственную ей тевтонскую тяжеловесность. В 'Послеполуденном отдыхе фавна' Клода Дебюсси, благодаря любованию колористическими и фактурными изысками, происходившему у музыкантов также на грани сна и яви, чуть не расплылась форма. Бодренькая в оригинале увертюра к опере 'Нюрнбергские мейстерзингеры' Рихарда Вагнера прозвучала более-менее традиционно - чувствовалось, что музыканты исполняют произведение, ноты которого знакомы каждому из них не первый год, - хотя несколько 'по-русски' и все-таки с излишней тяжеловесностью. Эта тяжеловесность проявилась почти в каждом из звучавших произведений - все, что музыканты не дотягивали темпераментом, они доделывали динамически, добиваясь требуемого эмоционального эффекта путем постоянного форте.
Однако нельзя не отметить хорошее чувство мелоса у солистов, в чьем исполнении соло, переклички и диалоги звучали очень рельефно и выпукло. Одним из проявлений чувства мелодии стал хороший ансамбль внутри некоторых оркестровых групп. Однако в 'Послеполуденном отдыхе фавна' это же чувство мелодии привело к тому, что когда все мелодические линии зазвучали враз, каждая при этом хотела быть единственно услышанной, единственной выпуклой, рельефной и полнозвучной, и все они перепутались.
Лучше всех отрепетировано оказалось произведение с посвящением - 'Helix' (символ вечного движения - спираль, витриоль, солярный знак свастики) Эсы-Пекки Салонена. Это понятно - в отличие от всех прозвучавших в этот вечер сочинений, оно, во-первых, не являлось популярным (соответственно, никто из музыкантов его ни разу не исполнял), во-вторых, было самым сложным из них в техническом отношении. Оркестранты справились со 'спортивными' трудностями глиссандо, пассажей и особенно ритма, и сразу улучшился ансамбль. Яркое динамичное произведение, написанное в стилистике ХХ века, на стыке неоклассицизма, неоромантизма и других современных техник, строилось по принципу динамического и фактурного 'нарастания'. Оркестр пробудился - возможно, благодаря интересным звукоизобразительным моментам в партитуре - мастерски выписанным последовательностям, буквально наглядно живописующим 'рассвет', прорастание новых витков спирали вечного развития: ближе к кульминации у ударных возникли самые натуральные пулеметные очереди и т.п.
В целом музыка концерта напомнила сказанное на пресс-конференции директором оркестра Чарльзом Кеем - 'музыканты играют без гонораров за высокую идею'. Возможно, оркестрантам, невзирая на их таланты и профессионализм, просто не хватило репетиций - ведь самое сложное и неизвестное сочинение Салонена они сыграли лучше, чем остальную 'хитовую' программу. Впрочем, несмотря на все небольшие недочеты, каждый раз после ярких и громких заключительных аккордов публика усиленно хлопала и в зале раздавались крики 'Браво!'.