Детей, конечно, топить нельзя.
Но что-то надо с ними делать!
Даниил Хармс
Пресс-показ фильма 'Три Экстрима' (Three: Extremes, Япония-Гонконг-Южная Корея, 2004, режиссеры - Такаси Миике (новелла 'Ящик'), Фрут Чен (новелла 'Пельмени'), Пак Чан Вук (новелла 'Снято') в ролях - Киоко Хасегава, Ацуро Ватабе, Мириам Юн, Бай Лин, Маи Судзуки, Юо Судзуки, Ми Ми Ли, Тони Люн Чиу Вай, Ли Бюн Хун, Кан Хе Чжон) прошел в кинотеатре 'Ролан' 27 июля.
История появления ленты довольно показательна. Трое азиатских режиссеров решили сделать эдакий 'наш ответ' 'Четырем комнатам': сборник авторских новелл, объединенных общей направленностью - ужасами. Задачи сотворить узконаправленный творческий манифест не стояло, и потому авторов не связывали никакие 'догмы' и ограничения. Один из участников проекта, гонконгский режиссер Фрут Чен, и вовсе 'адаптировал' под заданный хронометраж свой фильм 'Пельмени', уже успевший навести шороху на внеконкурсной программе последнего Берлинского кинофестиваля. Тем интереснее узнать, что решили сказать популярнейшие азиатские режиссеры, получившие возможность ничем не ограниченного самовыражения. Героиня первой новеллы 'Ящик' (режиссер - Такаси Миике) Киоко - известная писательница, ведущая затворнический образ жизни. Киоко мучают ночные кошмары, ибо она хранит страшную тайну: в детстве она убила - или стала невольной виновницей - гибели своей сестры-близнеца, которая сгорела заживо в шапито. С тех пор Киоко мечется по свету, преследуемая призраком убиенной сестры. Но вдруг она получает загадочное приглашение, подкрепленное роковым орудием убийства - дротиком. С тяжелой душой Киоко прибывает в условленное место - тот самый погорелый цирк - затем, чтобы либо принять страшную кару, либо наконец положить конец мучающим ее кошмарам.
Такаси Миике, неудержимый киноман и нигилист, снимающий по три фильма в год и известный любовью к эпатажной жестокости и синефильским выходкам, в своей новелле старательно воспроизвел атмосферу т.н. 'J-Horror' - волны японских ужасов, начавшейся со 'Звонка' Хидео Накаты. Педантичное воспроизведение канонов помогает Миике добиться искомого результата: хотя за отведенные полчаса ничего жестокого или шокирующего на экране не происходит, зритель все это время исправно ежится от страха и то и дело зажмуривает глаза. Все дело в сводящей с ума медитативности и минималистичном экранном действе. Одинокие статичные планы нехотя сменяют друг друга, и лишь сумбурный монтаж выдает здесь работу авангардиста. Конечно, все это лишь стилизация под фильм ужасов - но настолько талантливая, что, настроившись смеяться, поневоле ежишься - даже не от ужаса, а от состояния 'не по себе'. Вдобавок остроумная концовка, вовсе не типичная для Миике (который предпочитает заканчивать фильмы в стиле 'мне надоело снимать'), придает этому произведению цельность и самостоятельность.
'Пельмени' Фрута Чена исследуют порочное стремление человека к совершенству. Госпожа Цин, стареющая телезвезда, приходит к поварихе, которая явно водится с нечистой силой, прослышав про ее 'чудодейственные' пельмени. Стряпуха кормит гостью своим фирменный блюдом - а между визитами клиентки устраивает подпольные аборты, чтобы добыть сырье для своих пельменей. Цин догадывается, из чего делается подозрительное кушанье, но не может устоять перед возможностью омолодиться. Увлечение дьявольским кушаньем дает свои плоды: отведав 'деликатеса', героиня вдруг начинает превращаться в нечто ужасное. В адрес терроризировавшего жюри и зрителей Берлинале-2005, где была показана полнометражная версия 'Пельменей', Фрута Чена так и хочется сказать: 'Новый Гоголь родился'. В том смысле, что его демоническая история отдает бесовщинкой, виденной еще в 'Вечерах на хуторе близ Диканьки' - то есть парадоксальной, но не страшной. Более того, если эпизод, где ведьма-повариха измельчает мясо (при этом лишь подразумевается, что человеческое) для своих пельменей, может смотреться вызывающе, то кадры, когда госпожа Цин, морщась, запихивает в рот подозрительно хрустящие пельмени, вызывают скорее истерический смех. Вдобавок мастерская работа Кристофера Дойла (неизменного оператора Вонга Кар-Вая) со всякими клоуз-апами сквозь мутные стекла придает этой чертовщине и вовсе какие-то хармсовские масштабы.
Финальная сцена этого шабаша - новелла 'Снято' модного корейского режиссера Пака Чан Вука. 'Южнокорейский Тарантино' в этом сюжете рассказал, как бывает порой трудна профессия режиссера. Его герой Рю Цзи Хо - талантливый и успешный молодой постановщик, каждый новый фильм его - хит и прорыв. Рю восторгается публика, ему завидуют коллеги, лучшие актеры мечтают играть у него. Однажды после тяжелого дня на съемочной площадке на щегольском 'Порше' он приезжает в свой роскошный дом, где вместо вкусного ужина, уютного дивана и ласковой жены получает струю хлороформа в лицо. Очнувшись, Рю видит, что попал в руки полоумного актера-массовщика, снимавшегося во всех его фильмах. Маньяк несет всякую чушь про классовую ненависть и социальную несправедливость, а для подкрепления своих доводов отрубает супруге режиссера (между прочим, пианистке) палец за пальцем. Доброму, успешному, безупречному Рю завистник предлагает только одну возможность спасти жену - убить сидящую рядом связанную маленькую девочку.
Пак Чан Вук, помешанный на мести во всех ее проявлениях, здесь остается верен себе. В своей новелле прошлогодний каннский триумфатор в очередной раз эксплуатирует тему мести, меняющей жизнь человека, и подавления одним субьектом воли другого. Конечно, нынешняя история поражает и выворачивает наизнанку, нравственный выбор, который должен сделать Рю, кажется великим философским вопросом, а энергичная визуальная манера подачи убеждает в том, что Пак - великий мастер своего времени. Жаль только, что с течением лет он продолжает рассказывать одну и ту же историю, да и та оказывается как-то скомкана и наделена невразумительной концовкой.
'Три экстрима' - явление не столько энциклопедическое (все три картины вряд ли охватывают все многообразие азиатского кинематографа, да и само понятие 'азиатский кинематограф' довольно спорно), сколько рекреационное: троим мастерам дали возможность покуражиться и наглядно продемонстрировать свой авторский стиль на стерильном полотне короткого метража. Как и в случае с детищем Тарантино и Ко, здесь все больше хочется не пугаться, но истерично хохотать. За такое кощунство нам всем, возможно, придется жариться на сковородке. Но что же делать, если от комедий уже не смешно?
Игорь Веселов, InterMedia